Алексей Цветков о фильме «Бойцовский клуб»

В российских кинотеатрах вновь показали фильм «Бойцовский клуб», к юбилею картины — статья Алексея Цветкова, о которой он сам пишет так: «Вот большая рецензия на этот фильм, которую я написал тогда же, двадцать лет назад, для «Художественного журнала». Сейчас, конечно, я сказал бы всё это попроще и покороче»

Оригинал статьи

Никогда не (О фильме «Бойцовский клуб»)

Члены клуба чаще действуют ночью и собираются под землей. Вывешивают гигантские рекламные стенды, вроде: «Используй старое машинное масло для поливки газонов!», рассыпают корм для голубей так, чтобы птичьим пометом покрылась полировка дорогих машин у отелей, просто разбивают машины, взрывают опустевшие на ночь салоны компьютерных магазинов, провоцируют «драки без повода» на улицах и почти после каждой такой драки получают нового сторонника своего «тайного общества».

«Они не рефлексируют, их подвергают тестированию», — констатировал Жан Бодрийар, сравнивая тотальную бессубъектность и безответность нынешнего умолкшего большинства с тоталитарной гравитацией «черных дыр», оставшихся после того, как двухсотлетняя социальная эксплозия Просвещения исчерпана окончательно, продемонстрировала свои пределы и теперь «социальное безвозвратно забыто». Бойцовский клуб — утопия об одном из тех «разрядов», которые гасит в себе невидимое хищное тело этих «дыр», кино о некой обобщенной форме запрещенною тестирования. Перед нами стерильная, типизированная, очищенная от всех декоративных предикатов «обособленная группа». Расистские, анархистские, религиозные или экологистские основания для развертываемой по плану диверсии, направленной против «черной дыры», пропущены, хотя и понятно — речь не идет о популярной некогда борьбе с отчуждением или новом «уайзерменстве». Пока что, до реализации проекта «Мейхем», отчуждение не актуально, потому что не существует ни «один» ни «другой», все члены клуба безымянны. Драка — способ разбудить в себе того, кто мог бы вначале почувствовать, а потом и попытаться преодолеть отчуждение.

Боб, огромный человек с «гормональной грудью», гибнет на задании — арт-терроризм, демонтаж абстракционистского монумента на городской площади. Боб был физически неизлечимо болен, т. е. обречен, но он выбрал смерть, а не дождался ее, и только так, изменив судьбу, он завоевывает себе «имя». С этой ритуальной жертвы и начинается реализация «Мейхема» — кастрация глянцевых стеклянных фаллосов экономической доминации компаний, свержение офисных башен с их мест под музыку «The Pixies». Некрофилия как императив любой «непримиримой» борьбы с имплозирующим население неолиберальным стандартом. Имплозии может противостоять лишь эксплозия, взрыв в буквальном смысле.

Мортидо, или любовь к саморазрушению, в центре попытки «кастрировать кастрирующих». Фильм ставит эту проблему, но вряд ли отвечает на следующий вопрос: возможно ли что-то другое в качестве движущей эмоции сопротивления? Комплимент камере Джеффа Кроненвета, изображение выдержано в соответствующей, копрофагической и даже патологоанатомической гамме. Иногда кажется, что весь фильм мы в гостях у человека-пингвина из второго «Бэтмена», помните, антропоморфная птица вынашивала похожие планы, а пряталась в канализации, естественно. Пингвин, кстати, появляется и у Финчера, у входа во «внутреннюю пещеру» Джека, там же, где обитает его субличность Тайлер, там же, где курит, сидя на льду, Марла.

Деятельность клуба — терапия, внешне, к несчастью, совершенно неотличимая от самоубийства. Группа собирается ради навыка резонирующего, а не условного контакта, но способ практикуемой клубом коммуникации — чисто негативный. Негативная коммуникация вначале друг с другом, а потом и со всем обществом посредством вышеупомянутого «Мейхема». Вторая проблема следует из первой — у сопротивления, движимого некрофилией, не бывает футурологического проекта. Будущее раз и навсегда приватизировано противником, и, отказываясь от этого будущего, отказываешься от реальности.

Озвучивая альтернативу, партизанский гуру Тайлер Дердон неизбежно вглядывается в почти палеонтологические толщи, предлагает своему пленнику Джеку, а заодно и зрителю представить руины Рокфеллер-центра, людей в шкурах, делящих сырую оленину, и т.п. Упершись в «конец социального», клуб отталкивается от него, как от берега, чтобы рвануть. Назад? Во всяком случае попытка клуба вернуть мужчинам (туда принимают только мужчин) категорию личного откровения, достижимого лишь в герметичном коллективе, — опыт чисто традиционалистский. «Это было у нас вместо церкви».

Обо всем этом весьма подробно и детально не первый год судачат издания вроде «Social Text». Новизна фильма в том, что проблема заявлена на столь массовом уровне со всеми следующими из массовости упрощениями и пропусками… Означает ли «культовый» статус фильма, что неолиберальный проект воспринимает себя настолько победившим, что отныне массовая культура может использовать тексты и сюжеты, еще вчера считавшиеся «подрывными»? Например, «бойцы» точно следуют инструкциям далеко не самого «легального» теоретика Хаким-Бея, агитатора за «поэтические» преступления: «Там, где тексту отказано нести в себе черты террора, террор приобретает все больше особенностей текста».

Прямое действие в чистом виде, принятое клубом как кодекс, обнажает стратегию критически настроенного художественного акционизма. Акционизм точно так же обречен демонстрировать коммуникативный дефицит, иллюстрировать Бодрийара и вновь и вновь оказываться в тупике перед вопросом: стоит ли переходить от арт-терроризма к просто терроризму, либо нужно заняться чисто экономическим жестом постоянного повтора некогда заявленного тактического «приема», т. е. практически присоединиться к большинству, расписавшись в неудаче и атрофии собственной способности к резонирующему контакту с себе подобными, исчезнуть в хищном вакууме, которого не терпела когда-то сама социальная природа и который теперь заменил ее.

Под впечатлением Финчера Илья Фальковский в своем «Альманахе ПГ» предлагает всем читателям немедленно начать «пиздиться» и советует обращаться, если больше не к кому, к автору текста, чтобы «всласть с ним попиздиться». Дмитрий Пименов идет дальше, не хочет ждать и предлагает своим молодым поклонникам идти в кинотеатр на сеанс «Бойцовского клуба», чтобы устроить прямо в зале немотивированную массовую драку. Столь лобовая «мораль» фильма вряд ли адекватна. Создавать «клуб» после просмотра — это все равно, что, посмотрев «Брат-2», узнавать номер телефона певицы Салтыковой и покупать авиабилеты в США, чтобы узнать, как там по-ихнему будет слово «марганец».

Перед нами вовсе не трагедия яппи, идентичность которого раздвоилась и породила эксцентричного анархиста, давно ждавшего своего часа. Наблюдая за нарочито схематичными героями и поражаясь обилию в фильме «кэмпа», т. е. утрированно-комиксных ситуаций, параллельно вспоминая предыдущие, гораздо более характерные финчеровские картины, невольно задумываешься: а не обобщенная ли это мечта, история «Джека-Тайлера» — ориентирующий фантом, не предназначенный для воплощения стандарт желания того самого безмолствующего большинства. В такой оптике сам фильм, а не его сюжет становится попыткой тестирования «черной дыры».

Утопия без драмы, само собой, теряет привлекательность. Утопия по приказу режиссера становится на два часа страдающим героем и терпит крах в соприкосновении с реальностью, пусть даже и с реальностью кино. Утопизм же состоит во взаимоисключающей двойственности мечты, сформированной еще в пубертатный период, — быть одновременно респектабельным «парнем, которому повезло» и благородным разбойником. Драматический финал выражает интуицию об относительном успехе и соответствующем ему наказании — абсолютной катастрофе и конце самого «мечтающего сознания», не отказавшегося вовремя от утопии.

Первый вымышленный двойник рассказчика, «гастролерша» Марла Сингер, означает недостаточность «психотерапевтических групп» для решения проблемы реанимации субъекта. Потеря собственной субъектности выражается в невыносимой бессоннице. «Моя жизнь без нормального сна — это копия, снятая с копии, снятой с копии, и так неизвестное число раз». Психогруппы помогают только временно, рассказчик выдумывает Марлу как констатацию первертности такого «женского» варианта. «Что ей было делать в группе с раком яичников?» Почти сектантский климат коллективного тела, действия, переживания внутри «ПТ-групп» становится прообразом «клуба» — небольшого комьюнити «рядом со смертью».

В условиях тотальной разомкнутости всех от всех невозможна бесконфликтная интровертность, внутренняя эмиграция. Вторжение окружающего вакуума ведет к расщеплению желаемой идентичности и ги-перэкстравертным, антиобщественным действиям такого расщепленного сознания. И вот уже, пока за телевизионным окном висит не оседающая и не поднимающаяся, никогда не расслаивающаяся гомогенность информации, молча впитываемой массами и заменившей резонирующий контакт, решительные люди в черных масках, поймавшие в сортире прокурора, спрашивают. «Почему вы нас игнорируете?» Точная и абсурдная декларация демократического представительства в условиях самороспуска субъекта демократии.

Терроризм и пассивность масс — близнецы-братья, они не принадлежат никакой репрезентативности и не имеют никакого смысла за собственными пределами, сосуществуют, выражая «конец социального» и атрофию продуктивной коммуникации.

Арт-практика, начиная с просветителей, т.е. с того момента, как искусство преодолело сословные границы, понималась как снятые сливки этой самой коммуникации, т.е. изъятые из оборота и отдельно репрезентированные лучшие образцы, демонстрирующие максимальную резонирующую возможность символического контакта. Проблема в том, что в такой практике никто более не нуждается, за неимением «вида» не может быть и его «образцов», а значит, нужен новый код, объясняющий новые задачи художественной активности.

Впрочем, если вы «убежденный художник», посмотрите фильм еще раз.

Вы разделяете этот отчаянный и лишенный сообщения ужас перед неолиберальной атомизацией, перед демократией, требующей справедливости от имени вакуума, перед невозможностью воплощения «ориентирующего идеала» без того, чтобы попасть в психотерапевтическую группу, а потом в «антиобщественную» организацию? Тогда — добро пожаловать на коллективный сеанс, во «внутреннюю пещеру», на спарринг со своими двойниками. И не забудьте первые два правила: «Никогда не…»

 

Первоисточник

4
4