Продолжая тему с Кончаловским и «Дорогими товарищами». Так как фильмы о рабочих в России снимают редко, нас это интересует. Так как фильмы о бунте рабочих и подавлении этого бунта в России снимают ещё реже, нас это интересует ещё больше.
Так как фильмов о бунте рабочих и подавлении этого бунта в СССР мы вообще больше не припомним, нас это интересует тем более.
Дискуссия вокруг «Дорогих товарищей» уже началась. Вот всего несколько первых мнений от самых разных критиков:
Антон Долин:
Из всех возможных ракурсов Кончаловский выбрал самый подходящий: события показаны глазами ответственного партработника, завсектора горкома Людмилы Семиной. Сам режиссер всю жизнь принадлежал к привилегированной прослойке советского, а потом постсоветского общества, поэтому здесь легко увидеть личный ракурс, поданный со всей возможной честностью. Но ведь и нынешний зритель фильма — априори тот самый сытый, которому голодного не понять. Сближая его с Семиной, автор проводит героиню и публику через сильнейшие переживания, буквально вынуждая пересмотреть свои ценности и взгляд на мир.
Мать-одиночка, фронтовичка, искренняя в своей вере в советские идеалы, она вместе с тем и убежденная сталинистка, считающая лучшим выходом из любой сложной ситуации чей-нибудь расстрел.
Толпа недовольных атакует горком. Партийное руководство вместе с паникующим секретарем обкома устремляется на завод. Там их блокируют бастующие рабочие. Вмешивается КГБ. Из центра прибывает большой гэбэшный начальник. В город вводят бронетранспортеры и танки. Военным приказывают раздать боевые патроны; командование пытается возражать, но недолго. Приезжают из центра члены политбюро Козлов и Микоян. Семина требует от дочери-студентки сидеть дома и никуда не ходить, но та свято верит в свободу собраний и советскую Конституцию. А потом хлопает дверью и пропадает.
Кошмарным контрапунктом к расстрелу служит «Весна» Александрова на экране телевизора, где дружно марширующие массы распевают Дунаевского: «Товарищ, товарищ! В труде и в бою храни беззаветно Отчизну свою».
Самое же жуткое — не расстрел, не аресты, не анонимные похороны, а фраза, сказанная ближе к финалу героиней, уже прошедшей сквозь ад и вроде бы понявшей нечто важное: «Сталина вернуть бы. Без него никак. Не справимся».
Алексей Цветков:
Так как и сам режиссер говорит и большинство критиков за ним повторяют, что важна прежде всего человеческая, личная трагедия героев на общем фоне истории, а сама эта история и тем более политическая конъюнктура показанных событий уже не так интересна, то я хочу сказать как раз об этом, о неинтересном никому и конкретно-политическом.
Очевидно, что этот фильм будет работать как лакмус.
Его можно смотреть по-троцкистски т.е. задаваться вопросом, а насколько это «пролетарское» и «рабочее» государство было в действительности пролетарским и рабочим? Глядя на окровавленные трупы в грузовике и оторвавшуюся от масс номенклатуру с её спецпайками легко согласиться с Троцким в том, что революция была предана Сталиным, бюрократия всё исказила и деформировала и потому коммунизм так и не был построен.
Его можно смотреть по-маоистски (то же, что и «по-сталинистски» в данном случае) т.е. вместе с главной героиней ощущать, что при Сталине такого не могло быть, власть была подлинно народной и пролетарской, все отклонения от курса и перерождение партии с трагическим огнестрельным финалом начались после смерти отца народов во времена хрущевского ревизионизма, отсюда и стихийный народный лозунг «Хрущева на колбасу!» в толпе. Фактически этот лозунг приравнивает генсека к «буржуазной свинье».
Его можно смотреть в советско-гуманистическом духе. У главной героини из сурового, обожженного войной сталинистского поколения есть дочь, которая тянется к свободе и демократизации социализма и трагедия в том, что все эти надежды окажутся похороненными, а система не реформируемой.
Его можно смотреть в правом духе. Как только власть переходит черту и стреляет в свой народ, внутри этого народа появляется призрак нации, оживает чувство исконной России, запрещенной безбожными большевиками-экспериментаторами и вот уже вспомнивший всё дед открывает свой секретный сундук, в котором хранится до поры его казачья форма с георгиевскими крестами. И вообще, если вы искренне молитесь, то вас услышат, даже если вы молитесь в советском туалете.
Его можно смотреть в либеральном духе. При любом цвете флага тут происходит одно и тоже — всем рулят всемогущие спецслужбы, которым закон не писан, личность ничего не стоит, даже самый массовый бунт будет растоптан военным сапогом, а строгая секретность всё покроет забвением на десятилетия.
Его можно даже смотреть в путинистско-охранительском духе. Да, у этой системы есть проблемы, но толпа деструктивна, если её вовремя не остановить, жертв и крови будет гораздо больше. Народный бунт это проблема, а не решение. Эффективный политический менеджмент позволяет сейчас обезвреживать такие вещи на самом старте в нынешней России и не доводить до показанного в фильме греха.
И ещё его можно смотреть в анархистском духе. Любая государственная власть, как бы она себя не называла, враждебна обществу в целом и личности в частности. Так везде. И так всегда. Что бы ни было написано на фасаде этой власти, она хочет только одного — воспроизводить себя любой ценой. И любая власть кусает всякого, кто мешает её воспроизводству. Кусает своими вечными железными зубами.
Иногда критики будут ожидаемо и неуклюже притягивать этот фильм к текущей политике. К Хабаровску и Белоруссии, например. И сразу будет обнаруживаться, что в политике они не понимают вообще ничего хотя бы потому, что требования новочеркасского бунта изначально как раз экономические, а не политические. Классовые, а не общегражданские требования.
Дмитрий Быков:
Это некий итог долгой жизни и работы в многих странах, на Востоке и на Западе, и вывод о том, что всякий порядок вещей абсолютно бесчеловечен, всякая власть исходит из государственной необходимости и всякий человек видит не далее собственного опыта. Однако есть в мире случайные исключения, хорошие люди, которые только и могут друг друга спасать; есть эксцессы человечности, счастливые волшебные припадки милосердия, пузыри воздуха в ледяной глыбе. И мир, в целом устроенный жестоко или по крайней мере без учета человеческих надежд и страданий, иногда спасается только благодаря бесконечной милости Божией, которая и явлена в финале этой картины.
Андрей Плахов:
Режиссер рассматривает Людмилу как инкарнацию античных героинь — Медеи и Антигоны. Будучи полными противоположностями, обе оказываются перед выбором: пожертвовать ли родственными чувствами ради женской страсти (в фильме ее символическим объектом выступает Сталин) или законов земной власти.
Борис Нелепо:
Юлия Высоцкая играет партийную работницу Людмилу, словно наследует Инне Чуриковой из «Прошу слова» Глеба Панфилова.
Неоднократно подчеркивается верность Людмилы Сталину. Она очень понятно сама это объясняет: «Раньше было ясно, кто враг, а кто друг». Как сориентироваться и не сойти с ума в мире, где вроде бы оттепель, должно дышаться легко, в кинотеатрах сменяют друг друга фильмы со словом «весна» в заголовке, а Хрущев при этом направляет солдат и снайперов расстреливать безоружную толпу?
Василий Корецкий:
Хитрое кино, сделанное с трезвым политическим расчетом: и вашим, и нашим. Для наших — слезно-водочная трагедия о русском фатуме, от которого не спасет ни партбилет, ни синяя фуражка (ждем премьеры на Первом?), и русском бунте — бесполезном, а потому и крайне нежелательном (для особо начитанных имеются цитаты из Чехова). Для ваших — ужасы социализма, всегда и везде актуальная тема чрезмерности отправления власти (вчера в Новочеркасске — сегодня в Каталонии), ретростайл с прицелом на Павликовского и совершенно оперная бесконечная кульминация (в Италии маэстро известен как раз постановкой Годунова). Умение сидеть на двух стульях — важный навык выживания при любой системе; занятно смотреть, как мастерски режиссер закручивает историческую фактуру в загогулину, в которой и либерал, и твердый государственник увидит свою правду.
Егор Беликов:
Тотальность контроля вечно оправдывается соображениями о всеобщем будущем благополучии, любимая родина вечно подразумевает благо и вечно совершает зло — даже для тех, кто всеми силами поддерживает линию партии. Вот и героиня Юлии Высоцкой — коммунистка, которая после расстрела толпы безуспешно разыскивает собственную, возможно, погибшую дочь и не находит сил, чтобы произнести очередную фальшивую речь, одобряющую жесткие меры по противодействию гражданскому недовольству.
В этом ее несогласии видится объяснение механики любого внутреннего противодействия. Странно сравнивать, но даже того, что возникло после введения очевидно тоталитарного масочного режима, оправданного, разумеется, самыми «разумистскими» сентенциями. Уверен, что членам жюри, у которых за эти две недели немало натрутся уши от тесемок на маске, это понятно.
Вадим Рутковский:
Это, конечно, и политическое кино, сдержанным стилем и чёрно-белой картинкой напоминающее итальянскую классику 1960-х — Франческо Рози, например. И высказывание о России, где испокон веков на одной груди носят, как в песне Высоцкого, профиль Сталина, на другой — Маринку анфас. Но в первую очередь, «Дорогие товарищи!» — отличная мелодрама; не разрыдаться в финале — всё равно, что остаться равнодушным к улыбке Кабирии; Юлия Высоцкая — грандиозная.
Петр Шепотинник:
Низкие истины агрессии против праведного народного бунта и возвышающий обман надежды на то, что голос обреченных будет когда-то всё-таки услышан. Мощный аккорд в карьере Мастера.
Инна Денисова:
Кончаловский снимает про СССР. Его герои существуют в парадигме отношений со Сталиным, которые они выясняют прямым текстом, и прежде всего с сами с собой.
